Подожди еще немножко. Скоро буду. Неотложка.
Любовь зашла на кухню и плюнула с досады – на полу, сжав в руках неизменно расстроенную гитару, сидел жалость, являя миру очередной шедевр своего поэтического творчества. Субъект этот любовь не просто раздражал, а доводил до приступов неконтролируемой ярости, сопровождаемых швырянием трехлитровых банок с маринованными огурцами из окна и прочими спецэффектами. Беда в том, что жалость постоянно таскался за ее сестричкой, считая, что его появление может как-то улучшить обстановку, созданную несчастной любовью. Прикопать бы его где в темной луже за такие идеи, так ведь нельзя, он тоже порой пользу приносит, а потом – где лужу такую солидную отыскать, неизвестно.
Олеся с высоты своего, точнее, любовиного стола, взирала на жалость…с жалостью, ясное дело, как на него еще взирать? Несчастная любовь, забравшись на печку, слушала песню с неким даже интересом, видать, привыкла и научилась получать удовольствие, она в этом деле мастер.
- О, здравствуй, милая, а мы тут видишь, какие добросовестные лоботрясы – тряпки жжем, смеемся, - заявила сестричка и помахала рукой. – Вот, кстати, о тряпках, занятная у меня недавно вышла история – сижу я, значится, на дубе ветрености, ну том, который она посадить посадила, а забыть забыла, вижу – идут за ручку парень и девушка. Ага, думаю, мои клиенты, чувства проверять пришли. Это, если кто не знает, традиция такая у людей забавная – если двое влюбленных друг в друге не уверены, или наоборот, слишком уверены и помышляют о серьезных отношениях, они приходят в сад ветрености, чтобы посидеть под дубом. Ветреность давным-давно насажала возле одного города всяких оранжерей, развела, как обычно, неизвестных науке плодово-ягодных, а потом, как еще более обычно, куда-то смылась. Плодово-ягодные поотмирали, цветы битву с сорняками проиграли, а дуб остался, ибо чего ему сделается? Ну и, само собой, дуб этот хранит частичку своей хозяйки и ветреность в определенной мере заражает всех.
- Поэтому ты постоянно на нем сидишь, - мрачно отметила любовь.
- Поэтому я постоянно на нем сижу, именно так. Сижу, на губной гармошке играю, а тут проходят эти двое. Ну я, без всякой задней мысли, говорю: народ, айда ко мне трахаться! А они взяли и обрадовались…Оба.
- Что, хотела, по-старинке, мальчика увести, а тут такая незадача? – фыркнула довольная любовь. Она очень радовалась, когда у сестры что-то не получалось – ничего личного, просто работа такая. – И как, удобно на дубе?
- Не очень, - несчастная любовь слегка смутилась. – Вышло у нас все в итоге, как в том анекдоте: не получилось, посмеялись и хватит, так что я вместо этого отдала Юнику губную гармошку – он на ней играет уматно, а Кирка поет. Такой концерт на дубе забацали, земля дрожала!
Любовь фыркнула и достала из кармана пачку сигарет. Сестренкина история ей скорее понравилась, чем нет, а в честь столь редкого события следовало покурить. Впрочем, курила она куда чаще, чем слушала байки сестры, но это в высшей степени не важно, просто приятно, когда у тебя вдруг появляется хороший повод для чего угодно.
- Жалость, ты, вместо того чтобы песни слагать у меня дома, лучше б, не знаю, картошку почистил или еще чем полезным занялся, - любовь чиркнула зажигалкой. Никакой картошки дома у нее, конечно, не было отродясь, но вдруг предложенные перспективы напугают жалость до незамедлительного покидания оккупированной территории?
- Я не умею.
- Кто бы сомневался…
- Вот ты как будто сама умеешь.
- Мне не положено.
- Мне тоже. Лук почистить могу, хоть целое ведро, он артефактен и полезен для глаз, как и все слезоточивое, а вот картошку – увольте. У меня аллергия на пыль.
- Повезло, - едко заметила Олеся. Неплохо она, однако, в компанию влилась. Главное – быстро. Компания, правда, какая-то крайне спорная, но от этого, пожалуй, только веселее.
- Почему?
- Картошку ты не чистишь, полы не моешь, в пустыне первая капля воды – тебе…
- В какой пустыне?
- Да в любой. Тебе какую угодно – Гоби, Сахару или чего поизысканнее, так сказать, менее затертое?
Любовь подумала, что этот сестричкин мате все-таки не просто тонизирующее средство и чего -то для изменения сознания явно содержит – пришла девочка Олеся буквально пол часа назад вся из себя застенчивая, немногословная, а после третьей кружки такие трактаты выдавать начала…Жалость даже заткнулся и начал икать – с перепугу, не иначе.
Любовь, к стыду своему, раздражали столь переменчивые существа. В потаенном уголке души она хотела быть центром внимания и злилась всякий раз, когда в ее окружении росло число претендентов на это место. Такая черта характера любови вовсе не нравилась, но искореняться она не хотела, несмотря на все, вполне серьезные, попытки владелицы выбросить ее на ближнюю помойку. Очевидно, нужно съездить на дальнюю, предложить, что ли, этот занимательный маршрут толпе народу, собравшейся на ее кухне?
Любовь рассеянно хмыкнула своим мыслям и пообещала заинтересованному уголку души рассмотреть их пристально, но чуть позже.
- А еще меня вчера изнасиловали, - вдруг сказала несчастная любовь.
Жалость поперхнулся мате и с ужасом взглянул на нее. Ужас тут же грохнулся на пол и литературно взвыл – он никогда не матерился, такое уж у него было воспитание, незамедлительно грохнувшееся на ужаса сверху, заставив его взвыть повторно.
- Как это? – любовь замерла в крайне неестественной позе под названием «недозалез на холодильник».
- Ну так, - фыркнула несчастная любовь, довольная вызванным фурором и образовавшимся на полу хаосом – ужас и воспитание, пытаясь подняться, уронили на себя еще и жалость, вместе с кружкой и гитарой. Теперь маты были. – Иду по окраине города ночью, выезжает откуда-то из машинка, отстойная такая, с транзитками, за рулем дядя непонятной национальности, мордой вышедший в кирпич. Говорит:
- Девушка, вас куда подвести?
Мне было пофигу, так я ему и ответила, села в машину, а он завез в темную подворотню…
Где логика, братцы – из одной темной подворотни, где он меня подобрал, в другую увозить? Может, она ему ближе, роднее как-то, били его так, к примеру, однажды? Или не однажды.
Так вот, завез он меня туда, вытащил пушку и говорит: раздевайся. А я как разденусь! Не, это я вру, если честно, мне пришлось помяться, испуг изобразить, а то дядя бы не понял, или вовсе сбежал, у меня как-то так было, в смысле не у меня, а у одного насильника неудавшегося.
Дядя мне серьезный попался, крутость свою доказал - в асфальт выстрелял, бедный асфальт, он-то тут при чем, интересно? Я, конечно, определила на глаз, что у дяди макаров однозарядный, но делиться своими наблюдениями не стала.
- А дальше? – абсолютно мертвым голосом спросила любовь. Позу она до сих пор не сменила, чем изрядно веселила свою сестру.
- Что - дальше? Дядя пистолетом помахал, минет сделать попросил, вежливо, разумеется, пистолет он сразу куда-то выкинул, чем меня, между прочим, несказанно огорчил – никакого адреналина, срам один. Смешной такой, знаете – пушку достает, сразу голос злодейский становится, серьезный, капец.
- Что, - говорит, - не ожидала?
Конечно, дядя, никак нет, думала – ромашки нюхать повезешь в четыре утра. Глупый, но забавный, ничего не скажешь, первый мужик, которому удалось меня изнасиловать. Вот.
Повисла тишина.
- И ты так просто об этом говоришь? – жалость шмыгнул носом.
- Зашибись, сидят они все и смотрят на меня с укоризной, - чуть сердито фыркнула потерпевшая, насыпая в кружку мате. – Вы еще скажите, что не скорбеть в такой ситуации просто неприлично с моей стороны.
- Не скажем, - вздохнула любовь. – Просто мы волнуемся за тебя. Не знаю, как я пережила бы такое.
- Вредно воспринимать что-либо всерьез, - отмахнулась несчастная любовь. – Особенно то, что тебе не нравится. Сиди почаще на дубе ветрености, сестренка, хоть раз, блин, на нем посиди, тебе польза будет, а мне – облегчение.
- Почему облегчение?
- Да волнуюсь я за тебя потому что. Случится что не то, пойдешь ведь и повесишься, а я тебя люблю, между прочим, вот так, - и здорово смутившаяся несчастная любовь спряталась в кружку.
- Объясните мне теперь, господа, будьте любезны, за какие прегрешения вы столь экстренным образом позвали меня в гости? – вздохнул ужас, в виду воспитания так же, как недавно Олеся, оглядываясь в поисках стула.
Само воспитание, никогда не заморачивающееся подобными вопросами, ковыряло в носу, лежа на полу.
- Это не мы, это он, - извиняющимся тоном произнесла несчастная любовь, указывая на забившегося в угол жалость.
- Но это ведь ужасно! – жалость шмыгнул носом и промокнул слезы рукавом клетчатой байковой рубашки.
- Дурак ты, - фыркнул ужас, устраиваясь на печке рядом с несчастной любовью, на той плитке, где только что грелась вода – он очень любил тепло. – А ты молодец, - и он погладил несчастную любовь по голове. – Точно не моя клиентка. Сделай, если не сложно, мне этого вашего странного чая, буду очень благодарен.
- С удовольствием, - растерянно улыбнулась в ответ несчастная любовь. Ужас – личность серьезная, комплименты просто так не расточает никому, да и не просто так, собственно, тоже. А какой он красивый…
Замечтавшаяся несчастная любовь сделала лужу на тумбочке – перелила кипятка в ужасов мате. Ее сестра на холодильнике сдавленно хихикнула.
Олеся с высоты своего, точнее, любовиного стола, взирала на жалость…с жалостью, ясное дело, как на него еще взирать? Несчастная любовь, забравшись на печку, слушала песню с неким даже интересом, видать, привыкла и научилась получать удовольствие, она в этом деле мастер.
- О, здравствуй, милая, а мы тут видишь, какие добросовестные лоботрясы – тряпки жжем, смеемся, - заявила сестричка и помахала рукой. – Вот, кстати, о тряпках, занятная у меня недавно вышла история – сижу я, значится, на дубе ветрености, ну том, который она посадить посадила, а забыть забыла, вижу – идут за ручку парень и девушка. Ага, думаю, мои клиенты, чувства проверять пришли. Это, если кто не знает, традиция такая у людей забавная – если двое влюбленных друг в друге не уверены, или наоборот, слишком уверены и помышляют о серьезных отношениях, они приходят в сад ветрености, чтобы посидеть под дубом. Ветреность давным-давно насажала возле одного города всяких оранжерей, развела, как обычно, неизвестных науке плодово-ягодных, а потом, как еще более обычно, куда-то смылась. Плодово-ягодные поотмирали, цветы битву с сорняками проиграли, а дуб остался, ибо чего ему сделается? Ну и, само собой, дуб этот хранит частичку своей хозяйки и ветреность в определенной мере заражает всех.
- Поэтому ты постоянно на нем сидишь, - мрачно отметила любовь.
- Поэтому я постоянно на нем сижу, именно так. Сижу, на губной гармошке играю, а тут проходят эти двое. Ну я, без всякой задней мысли, говорю: народ, айда ко мне трахаться! А они взяли и обрадовались…Оба.
- Что, хотела, по-старинке, мальчика увести, а тут такая незадача? – фыркнула довольная любовь. Она очень радовалась, когда у сестры что-то не получалось – ничего личного, просто работа такая. – И как, удобно на дубе?
- Не очень, - несчастная любовь слегка смутилась. – Вышло у нас все в итоге, как в том анекдоте: не получилось, посмеялись и хватит, так что я вместо этого отдала Юнику губную гармошку – он на ней играет уматно, а Кирка поет. Такой концерт на дубе забацали, земля дрожала!
Любовь фыркнула и достала из кармана пачку сигарет. Сестренкина история ей скорее понравилась, чем нет, а в честь столь редкого события следовало покурить. Впрочем, курила она куда чаще, чем слушала байки сестры, но это в высшей степени не важно, просто приятно, когда у тебя вдруг появляется хороший повод для чего угодно.
- Жалость, ты, вместо того чтобы песни слагать у меня дома, лучше б, не знаю, картошку почистил или еще чем полезным занялся, - любовь чиркнула зажигалкой. Никакой картошки дома у нее, конечно, не было отродясь, но вдруг предложенные перспективы напугают жалость до незамедлительного покидания оккупированной территории?
- Я не умею.
- Кто бы сомневался…
- Вот ты как будто сама умеешь.
- Мне не положено.
- Мне тоже. Лук почистить могу, хоть целое ведро, он артефактен и полезен для глаз, как и все слезоточивое, а вот картошку – увольте. У меня аллергия на пыль.
- Повезло, - едко заметила Олеся. Неплохо она, однако, в компанию влилась. Главное – быстро. Компания, правда, какая-то крайне спорная, но от этого, пожалуй, только веселее.
- Почему?
- Картошку ты не чистишь, полы не моешь, в пустыне первая капля воды – тебе…
- В какой пустыне?
- Да в любой. Тебе какую угодно – Гоби, Сахару или чего поизысканнее, так сказать, менее затертое?
Любовь подумала, что этот сестричкин мате все-таки не просто тонизирующее средство и чего -то для изменения сознания явно содержит – пришла девочка Олеся буквально пол часа назад вся из себя застенчивая, немногословная, а после третьей кружки такие трактаты выдавать начала…Жалость даже заткнулся и начал икать – с перепугу, не иначе.
Любовь, к стыду своему, раздражали столь переменчивые существа. В потаенном уголке души она хотела быть центром внимания и злилась всякий раз, когда в ее окружении росло число претендентов на это место. Такая черта характера любови вовсе не нравилась, но искореняться она не хотела, несмотря на все, вполне серьезные, попытки владелицы выбросить ее на ближнюю помойку. Очевидно, нужно съездить на дальнюю, предложить, что ли, этот занимательный маршрут толпе народу, собравшейся на ее кухне?
Любовь рассеянно хмыкнула своим мыслям и пообещала заинтересованному уголку души рассмотреть их пристально, но чуть позже.
- А еще меня вчера изнасиловали, - вдруг сказала несчастная любовь.
Жалость поперхнулся мате и с ужасом взглянул на нее. Ужас тут же грохнулся на пол и литературно взвыл – он никогда не матерился, такое уж у него было воспитание, незамедлительно грохнувшееся на ужаса сверху, заставив его взвыть повторно.
- Как это? – любовь замерла в крайне неестественной позе под названием «недозалез на холодильник».
- Ну так, - фыркнула несчастная любовь, довольная вызванным фурором и образовавшимся на полу хаосом – ужас и воспитание, пытаясь подняться, уронили на себя еще и жалость, вместе с кружкой и гитарой. Теперь маты были. – Иду по окраине города ночью, выезжает откуда-то из машинка, отстойная такая, с транзитками, за рулем дядя непонятной национальности, мордой вышедший в кирпич. Говорит:
- Девушка, вас куда подвести?
Мне было пофигу, так я ему и ответила, села в машину, а он завез в темную подворотню…
Где логика, братцы – из одной темной подворотни, где он меня подобрал, в другую увозить? Может, она ему ближе, роднее как-то, били его так, к примеру, однажды? Или не однажды.
Так вот, завез он меня туда, вытащил пушку и говорит: раздевайся. А я как разденусь! Не, это я вру, если честно, мне пришлось помяться, испуг изобразить, а то дядя бы не понял, или вовсе сбежал, у меня как-то так было, в смысле не у меня, а у одного насильника неудавшегося.
Дядя мне серьезный попался, крутость свою доказал - в асфальт выстрелял, бедный асфальт, он-то тут при чем, интересно? Я, конечно, определила на глаз, что у дяди макаров однозарядный, но делиться своими наблюдениями не стала.
- А дальше? – абсолютно мертвым голосом спросила любовь. Позу она до сих пор не сменила, чем изрядно веселила свою сестру.
- Что - дальше? Дядя пистолетом помахал, минет сделать попросил, вежливо, разумеется, пистолет он сразу куда-то выкинул, чем меня, между прочим, несказанно огорчил – никакого адреналина, срам один. Смешной такой, знаете – пушку достает, сразу голос злодейский становится, серьезный, капец.
- Что, - говорит, - не ожидала?
Конечно, дядя, никак нет, думала – ромашки нюхать повезешь в четыре утра. Глупый, но забавный, ничего не скажешь, первый мужик, которому удалось меня изнасиловать. Вот.
Повисла тишина.
- И ты так просто об этом говоришь? – жалость шмыгнул носом.
- Зашибись, сидят они все и смотрят на меня с укоризной, - чуть сердито фыркнула потерпевшая, насыпая в кружку мате. – Вы еще скажите, что не скорбеть в такой ситуации просто неприлично с моей стороны.
- Не скажем, - вздохнула любовь. – Просто мы волнуемся за тебя. Не знаю, как я пережила бы такое.
- Вредно воспринимать что-либо всерьез, - отмахнулась несчастная любовь. – Особенно то, что тебе не нравится. Сиди почаще на дубе ветрености, сестренка, хоть раз, блин, на нем посиди, тебе польза будет, а мне – облегчение.
- Почему облегчение?
- Да волнуюсь я за тебя потому что. Случится что не то, пойдешь ведь и повесишься, а я тебя люблю, между прочим, вот так, - и здорово смутившаяся несчастная любовь спряталась в кружку.
- Объясните мне теперь, господа, будьте любезны, за какие прегрешения вы столь экстренным образом позвали меня в гости? – вздохнул ужас, в виду воспитания так же, как недавно Олеся, оглядываясь в поисках стула.
Само воспитание, никогда не заморачивающееся подобными вопросами, ковыряло в носу, лежа на полу.
- Это не мы, это он, - извиняющимся тоном произнесла несчастная любовь, указывая на забившегося в угол жалость.
- Но это ведь ужасно! – жалость шмыгнул носом и промокнул слезы рукавом клетчатой байковой рубашки.
- Дурак ты, - фыркнул ужас, устраиваясь на печке рядом с несчастной любовью, на той плитке, где только что грелась вода – он очень любил тепло. – А ты молодец, - и он погладил несчастную любовь по голове. – Точно не моя клиентка. Сделай, если не сложно, мне этого вашего странного чая, буду очень благодарен.
- С удовольствием, - растерянно улыбнулась в ответ несчастная любовь. Ужас – личность серьезная, комплименты просто так не расточает никому, да и не просто так, собственно, тоже. А какой он красивый…
Замечтавшаяся несчастная любовь сделала лужу на тумбочке – перелила кипятка в ужасов мате. Ее сестра на холодильнике сдавленно хихикнула.