Суицид сидел на табурете в голубой шёлковой пижаме и полосатых носках с дырками на пятках. Рядом стояли тапки-зайцы и беззвучно плакали, временами утираясь ушами. Он их только что скинул и теперь наденет не раньше чем через месяц. Не то что бы они были хорошими экстрасенсами, просто, на самом деле не важно, что просто. Или важно? Просто они это знали, чувствовали шестым чувством, обозначенным их тапочной любовью к вышеозначенному субъекту, наверное. И вообще, суицид не любил эти тапки и носил их только чтобы те совсем не загрустили, справедливо считая, что повесившиеся от несчастной любви тапки - это явный перебор. А сейчас у него болела нижняя губа. Собственно, он сидел на табурете, дёргал себя за больную губу и страдал.
Из угла доносилось сосредоточенное пыхтение и абсолютно немелодичный звон. Это боль, обряженный в самые драные в этой вселенной джинсы и с ног до головы увешанный цепочками разных калибров, пытается выпихнуть невозмутимое вегетарианство из кресла.
- Да уйди же ты, уйди, уйди, уйди... - канючит боль.
А вегетарианство во-первых молчаливо и апатично, наверное белка в организме не хватает, а во-вторых вообще в смирительной рубашке. Но сидит так, будто отступать некуда и за ним по крайней мере Москва.
- Я сейчас буду злой и раздражительный! - это суицид уже вполне злым и раздражённым тоном.
Что боли, что вегетарианству на суицидальные заявления побоку. Они здесь не за этим и не за креслом, конечно, а просто так, отбывают свои почётные профповинности. Но кресло-то интереснее. Оно же Зелёное, причём с самой, что ни на есть, заглавной буквы. У боли ирокез на голове оттенка первой весенней травки, а у вегетарианства цвет лица с лёгкой зеленцой. И оба считают, что кресло должно именно его гармонично дополнять. А суицид видит, что гармонии они достигают только втроём. Кресло стоит, вегетарианство сидит, а боль пыхтит, стонет, канючит и размахивает ирокезом.
Поэтому за окном, цепляясь за карниз, висит гармония, которой как обычно забыли выдать ключи, и пытается открыть форточку пилочкой для ногтей.
А зайцы во все глаза задают молчаливый вопрос: "Ну от чего же он сейчас будет злой и раздражительный?"
- Потому что мне больно...
Это было в понедельник.
Из угла доносилось сосредоточенное пыхтение и абсолютно немелодичный звон. Это боль, обряженный в самые драные в этой вселенной джинсы и с ног до головы увешанный цепочками разных калибров, пытается выпихнуть невозмутимое вегетарианство из кресла.
- Да уйди же ты, уйди, уйди, уйди... - канючит боль.
А вегетарианство во-первых молчаливо и апатично, наверное белка в организме не хватает, а во-вторых вообще в смирительной рубашке. Но сидит так, будто отступать некуда и за ним по крайней мере Москва.
- Я сейчас буду злой и раздражительный! - это суицид уже вполне злым и раздражённым тоном.
Что боли, что вегетарианству на суицидальные заявления побоку. Они здесь не за этим и не за креслом, конечно, а просто так, отбывают свои почётные профповинности. Но кресло-то интереснее. Оно же Зелёное, причём с самой, что ни на есть, заглавной буквы. У боли ирокез на голове оттенка первой весенней травки, а у вегетарианства цвет лица с лёгкой зеленцой. И оба считают, что кресло должно именно его гармонично дополнять. А суицид видит, что гармонии они достигают только втроём. Кресло стоит, вегетарианство сидит, а боль пыхтит, стонет, канючит и размахивает ирокезом.
Поэтому за окном, цепляясь за карниз, висит гармония, которой как обычно забыли выдать ключи, и пытается открыть форточку пилочкой для ногтей.
А зайцы во все глаза задают молчаливый вопрос: "Ну от чего же он сейчас будет злой и раздражительный?"
- Потому что мне больно...
Это было в понедельник.