- Ах, это так романтично – нести банку сгущенки на руках, как любимую женщину!
- Правильно, кого ж нам еще любить, как не ее, родимую, белую, густую, с закосом под макароны…
- Страх, причем здесь макароны? – удивилась ирония, нехотя отрываясь от Диккенса. Где она в повествовании о нелегкой судьбе Оливера Твиста нашла цитату про сгущенку, понять было невозможно абсолютно всем, включая саму иронию. Очевидно, где-то.
- Почему макароны? – вопросом на вопрос ответил страх, заставив задуматься выхухоль, ну просто потому, что задумываться в их компании было больше некому – бардак уныло восседал на спинке кресла, теребя пожилую лысоватую ромашку, гармония привычно висела за окном, сотрясая баллончик с остатками взбитых сливок, ирония вновь углубилась в Диккенса, а страх просто думать не умел. Вот и пришлось бедной выхухоли, как обычно, за всех отдуваться. За всех-всех, и не смотрите, что ирония с гармонией, вроде как, делом заняты – ирония этого Диккенса уже пятнадцатый раз перечитывает, знает все чуть ли не наизусть, а гармония сливки дотрясла до состояния творога, вот только красиво, как раньше, выдавливаться из баллончика их этим не заставишь, сколь бы не была гармония уверена в обратном.
Впрочем, выхухоль привыкла отдуваться за всех, это ей даже льстит, самую малость, но все-таки.
Приятно.